Не касайтесь королевы!
О невероятной чопорности испанского королевского двора, о нелепой строгости придворного этикета XVII века свидетельствует история, случившаяся с Марией-Луизой, женой Карлоса Второго. Королева была, по сути, затворницей в огромном и мрачном дворце.
Полную власть над ней имела приставленная королем строгая надзирательница, камарера-махор, герцогиня Терра-Нова. Марии-Луизе запрещалось даже выглядывать из окошка; камарера-махор тут же делала ей выговор: «Не подобает испанской королеве смотреть в окна». Но особенно косным — и, как выяснилось, опасным — было правило, согласно которому никто, кроме супруга и двух-трех знатных дам, не мог коснуться королевы.
За это полагалась немедленная смертная казнь. Свидетельница пишет: «Если бы королева оступилась и упала и если бы около нее не оказалось ее дамы, чтобы ее поднять, хотя бы вокруг стояло сто царедворцев, то ей пришлось бы подняться самой или оставаться на земле весь день скорее, чем кто-нибудь решился бы помочь ей встать.»
Однажды Мария-Луиза села на плохо объезженную андалузскую лошадь во дворе дворца. Животное взвилось на дыбы, королева упала, а ее нога запуталась в стремени: лошадь тащила женщину за собой, и та рисковала разбить себе голову о плиты.
«Двор был переполнен аристократией и стражей, но никто не решался прийти на помощь королеве, потому что мужчинам не дозволено ее касаться и особенно ее ноги, если только это не первый из прислужников, надевающий туфли.» Наконец, два молодых дворянина решились нарушить этикет. Один из них схватил лошадь за узду, другой взял ногу королевы и освободил ее из стремени.
Затем оба стремглав бежали из дворца, у себя дома оседлали коней и бросились вон из города, подальше от королевского гнева. Бедной Марии-Луизе пришлось уговаривать своего мужа, чтобы тот не карал «преступников»!
Требование любви (историческая притча)
Фридрих Вильгельм (*), правивший Пруссией в начале XVIII века, был известен своим несдержанным вспыльчивым характером. Он также терпеть не мог церемониться с кем-нибудь. Он любил прогуливаться без свиты по улицам Берлина, и если кто-нибудь ему не нравился — а это случалось довольно часто, — то он без колебаний применял свою трость, чтобы проучить нерадивого. Не удивительно, что, завидя правителя издали, люди старались поскорее скрыться с его глаз долой.
Однажды Фридрих шёл по улице и увидел одного берлинца; тот попытался скрыться в каком-то доме, но было уже слишком поздно.
— Эй, ты там! — крикнул Фридрих. — Куда это ты направляешься?
Прохожий затрясся от страха.
— В этот дом, Ваше Величество.
— Это твой дом?
— Нет, Ваше Величество.
— Это дом твоего друга?
— Нет, Ваше Величество.
— Так почему же ты туда хочешь войти?
Человек испугался, что его могут принять за взломщика. Он пробормотал правду:
— Чтобы не встречаться с вами, Ваше Величество.
— А почему это ты не хочешь со мной встречаться?
— Потому что я боюсь Вашего Величества.
Тут Фридрих побагровел от ярости. Он схватил беднягу за плечи, сильно тряхнул его и заорал:
— Да как ты смеешь меня бояться? Я твой правитель. Ты должен любить меня! Любить меня! Понял, идиот? Любить меня!
(*) Фридрих Вильгельм I (нем. Friedrich Wilhelm I.; 14 августа 1688, Берлин — 31 мая 1740, Потсдам) — король Пруссии, курфюрст Бранденбурга c 1713 года, из династии Гогенцоллернов. Известен как «король-солдат» (нем. Soldatenkonig). Отец Фридриха Великого.
25 февраля 1713 года скончался прусский король Фридрих I. В первый же день правления новый король Фридрих Вильгельм I упразднил большую часть придворных должностей, а расходы на содержание двора уменьшил в четыре раза. 5 марта 1713 года молодой король назначил комиссию для проверки берлинского финансового управления. Ревизия плавно перетекла в показательный уголовный процесс. В том же 1713 году Фридрих Вильгельм I перестроил властные структуры больших городов: Берлина, Кёнигсберга и Штеттина. Города получали назначенных королём штадт-президентов, одновременно становящихся председателями военных и земельных палат в данной провинции (так, штадт-президент Кёнигсберга становился председателем военной и земельной палат Восточной Пруссии). Штадт-президенты становились также главными сборщиками налогов и ответственными за поступление их в казну. 21 июня 1713 года были опубликованы королевские «Поправки и уточнения касательно юстиции», ставшие основой для Всеобщего свода законов Пруссии. В этом кодифицированном нормативно-правовом акте провозглашалось равенство всех сословий перед законом.
На долгие 27 лет ключевыми словами в управлении Пруссией стали «контроль» и «экономия». Именно Фридрих Вильгельм I ввёл в обращение термин «прусские добродетели», а также стал причиной появления французского выражения «ради Прусского короля» (фр. pour le Roi de Prusse), означающего «даром».
Канцлер Германии Бисмарк, взбешенный непрерывными нападками со стороны Рудольфа Вирхова (немецкого ученого-патолога и политика, известного своими либеральными взглядами), передал ему через секунданта вызов на дуэль. «Как вызываемая сторона, я имею право выбрать оружие,— заявил Вирхов.— Что ж, в таком случае я выбираю это». С этими славами он протянул противнику две колбаски, на вид совершенно одинаковые. «Одна из них,— пояснил дуэлянт,— заражена смертельно опасными микробами; другая же абсолютно безвредна. Пусть господин канцлер решит, которую из двух колбасок ему угодно съесть, а я съем вторую». Когда канцлеру передали условия, он не раздумывая отменил дуэль.
Когда князь Потёмкин сделался после Орлова любимцем императрицы Екатерины, сельский дьячок, у которого он учился в детстве читать и писать, наслышавшись в своей деревенской глуши, что бывший ученик его попал в знатные люди, решился отправиться в столицу и искать его покровительства и помощи.
Приехав в Петербург, старик явился во дворец, где жил Потёмкин, назвал себя и был тотчас же введен в кабинет князя. Дьячок хотел было броситься в ноги светлейшему, но Потёмкин удержал его, посадил в кресло и ласково спросил:
— Зачем ты прибыл сюда, старина?
— Да вот, ваша светлость,— отвечал дьячок,— пятьдесят лет господу Богу служил, а теперь выгнали за неспособностью: говорят, дряхл, глух и глуп стал. Приходится на старости лет побираться мирским подаяньем, а я бы ещё послужил матушке–царице — не поможешь ли мне у неё чем–нибудь?
— Ладно,— сказал Потёмкин,— я похлопочу. Только в какую же должность тебя определить? Разве в соборные дьячки?
— Э, нет, ваша светлость,— возразил дьячок,— ты теперь на мой голос не надейся; нынче я петь–то уж того — ау! Да и видеть, надо признаться, стал плохо; печатное едва разбирать могу. А всё же не хотелось бы даром хлеб есть.
— Так куда же тебя приткнуть?
— А уж не знаю. Сам придумай.
— Трудную, брат, ты мне задал задачу, — сказал улыбаясь Потемкин.— Приходи ко мне завтра, а я между тем подумаю.
На другой день утром, проснувшись, светлейший вспомнил о своём старом учителе и, узнав, что он давно дожидается, велел его позвать.
— Ну, старина, — сказал ему Потёмкин, — нашёл для тебя отличную должность. Знаешь Исакиевскую площадь? Видел Фальконетов монумент императора Петра Великого? Ну так сходи же теперь, посмотри, благополучно ли он стоит на месте, и тотчас мне донеси.
Дьячок в точности исполнил приказание.
— Ну что? — спросил Потемкин, когда он возвратился.
— Стоит, ваша светлость.
— Крепко?
— Куда как крепко, ваша светлость.
— Ну и хорошо. А ты за этим каждое утро наблюдай, да аккуратно мне доноси. Теперь можешь идти домой.
Дьячок до самой смерти исполнял эту обязанность и умер, благословляя Потёмкина.
